А. А., 1935 года рождения, известная, влиятельная фигура преступного мира; жена, двое детей; любовница – вдова убитого на пороге своего дома «мафиози»  старше больного на 15 лет. Родился вторым из трех детей в семье рабочего. С детства отличался своенравным, свободолюбивым характером; учился плохо, домой возвращался поздно: «выяснял отношения» со сверстниками, был отменным уличным бойцом. Время от времени проявлял трогательное внимание к матери и младшему брату, отношения же с отцом были сложными.

В 16 лет, чтобы успеть к любимой девушке, угнал автомобиль и оставил его на месте свидания. Был осужден на два года. Поступил в пищевой техникум и после окончания его стал работать поваром, затем шеф-поваром в ресторане. Женился на девушке, понравившейся матери, и был близок к тому, чтобы выйти из криминальной среды. Однако сестра, дамский парикмахер, вышла замуж за богатого и строптивого дельца, к которому один из ведущих «мафиозных» кланов города имел претензии... А. А. вступился за своего зятя, оказался победителем в этом конфликте, а в ответ на укрупнение противоположной группы создал свою – на средства того же зятя. Частые конфликты не позволяли работать где-либо постоянно. Оставил ресторан, создал целую сеть рэкетиров, вкладывал деньги в выгодные предприятия и дела (рестораны, склады, бензоколонки). Был смелым и дерзким при осуществлении своих замыслов; принимал к себе людей, обиженных враждебным кланом, приобрел этим славу «народного защитника», «благодетеля». Мог, например, передать незнакомому бедняку (при свидетелях, конечно) крупную сумму, защитить чью-то оскорбленную дочь, читать нравоучения преступникам рангом пониже и др. Во всем прослеживался четкий стиль, безошибочность будущего «хозяина» городского района. Когда разразилась «война» между двумя кланами за сферы влияния, в схватке победил он. Его парикмахер-армянин, переживший геноцид в Турции, вспоминал: «Когда мы услышали выстрелы, взрывы, увидели блеск сабель, то были уверены, что началась война». Противники не смирились (они потеряли множество «денежных точек», переходивших в руки А. А.) и пытались изменить ход событий через структуры власти. Так, однажды его внезапно арестовали (на него было сфабриковано дело по обвинению в тяжком преступлении), осудили, как он говорил, в «три минуты» и отправили в лагерь строгого режима. Этот срок «сократила» его богатая любовница, однако вскоре его вновь осудили по уже накатанной схеме. Так повторялось шесть раз; в целом по приговорам он получил двадцать два года лагерей. Лишь один раз удалось избежать приговора на длительный срок заключения (а может быть, и расстрела), но для этого три года пришлось находиться в отделении судебно-психиатрической экспертизы с диагнозом «затяжное реактивное состояние».

В нашу больницу А. А. попал так. Накануне, находясь в ссылке в Сибири, он получил телеграмму, оказавшуюся фиктивной, о тяжелой болезни отца. Его ненадолго отпустили. Он приехал в свой город и тут же по срочным показаниям был стационирован в нашу больницу. В последующие несколько месяцев охота за ним не прекращалась: с одной стороны – милиция, с другой – конкурирующие преступники все туже сжимали вокруг него кольцо. Но А. А. не терял времени зря: к моменту перехода в мое отделение он уже контролировал не только всю больницу, но и ближайшую округу. Когда я узнал о его переводе, с первой минуты и на многие месяцы в меня вселилась тревога, хотя следует отметить, что я очень скоро почувствовал подчеркнутое внимание, даже знаки почтения к себе со стороны разных криминальных лиц.

При знакомстве я увидел среднего роста крепко сложенного человека, который, по его заявлению, оказывается, больше всего презирает преступный мир. Впрочем, он умел удивлять собеседника неожиданностью суждений. Вообще любил размышлять о жизни, о людях, о себе и своей судьбе – романтически, в духе графа Монте Кристо. Он подробно анализировал состояние больных-соседей, классифицировал типы психических расстройств, наркоманий, при этом обнаруживал оригинальный и незаурядный интеллект, правда, с некоторой ювенильностью в суждениях и ограниченностью знаний предмета. Говорил, как бы сдерживая напряжение, видно было, что легко мог возбудиться, стать агрессивным. Отличался мнительностью, недоверием к окружающим, проявлял нешуточную ревность к любовнице: выслеживал ее, проверял, учинял допросы, подозревал каждого, кто появлялся в ее квартире. Впрочем, к ней адресовалась и большая часть «сверхценных» идей преследования и отравления. К пище, которую ему доставляли в огромном количестве, не притрагивался, не принимал спиртного, чтобы не совершать ошибок. Признался: в это раз надеется освободиться окончательно, так как его «главный враг» находится в тюрьме в другом регионе страны...

Хлопот с А. А. было немало. Само его появление так изменило  привычный график работы отделения, что каждый вечер приходилось решать какие-то новые организационные проблемы. Однажды ко мне подошли, судя по всему, люди из его группировки и вежливо поинтересовались, почему бы мне не создать портрет столь уважаемого человека? Я подумал тогда, что портрет, возможно, позволит мне избежать слишком частых контактов с преступной средой и установит нужную дистанцию в отношениях с А. А.

Во время работы над портретом среди прочего я не раз высказывал ему свое крайне отрицательное мнение о преступном мире и, в частности, о его участии в нем. Несмотря на мое столь негативное отношение к «деятельности» такого рода и достаточно рискованные высказывания о преступных персонах, их доверие ко мне оставалось неизменным. Во время портретирования он курил, пил кофе, много говорил, кстати, нормальным языком, тщательно избегая жаргонных словечек, хотя жаргонной речью владел виртуозно. В последнем можно было убедиться, когда он «давал рекомендации», наставлял, критиковал младших своих «коллег». Я настаивал, чтобы А. А. принимал определенные лекарства, пусть даже идеи преследования и отравления имели под собой реальную почву. Он не во всем соглашался со мной, но и не всегда противился.

Вне портрета жизнь моего пациента проходила весьма бурно: как я узнал впоследствии, были и азартные игры, и наркотики, и крупные конфликты с применением оружия, и «дуэли» с использованием грузовиков, и рэкет, и многое другое... «Информация» поступала из третьих рук, и многое казалось мне вымышленным, чтобы скомпроментировать А. А. На каком-то этапе создания скульптуры я заметил, что коллеги стали сторониться меня, отгораживаться на всякий случай. Возможно, сказывалась репутация моего пациента. Тем не менее, работа в отделении шла успешно, я был доволен лечением А. А., состояние которого заметно улучшалось. Он бросил курить, стал более уравновешенным, уже не подозревал всех и каждого, хотя в отношении любовницы был твердо убежден, что все его беды, неудачи «тщательно спланированы» ею. Он все еще питал к ней сильную привязанность, но уже чаще бывал в своем доме, больше времени проводил с семьей. Со временем я стал понимать, что со своими подручными он скорее играет, нежели серьезно строит планы реальных «дел». Соглашается с чем-либо, дает обещания, которым и сам не верит. Конечно, он серьезно задумывался о своем будущем. В это время его жена уехала в Америку. Втайне от своего окружения А. А. тоже стал готовиться к отъезду.

К завершению портрета, перед самой выпиской больного (его переводили в другую – соматическую больницу) скульптура случайно упала и оказалась сильно поврежденной. Я сразу принялся исправлять ее, чтобы А. А. не огорчился, однако затем понял, что полностью восстановить портрет не могу и не хочу. На следующий день все было спокойно. Я уже оформлял документы о выписке, когда А. А. известил меня, что должен ненадолго уехать домой – заболел ребенок. В отделение он больше не вернулся...

Его выследили и арестовали в собственном доме. Мне рассказали, что по пути в милицию его зверски избили. Меня пригласили в отделение милиции свидетелем (свидетелем чего, мне так и не объяснили), устроили очную ставку с А. А. Я увидел сильно изувеченного побоями человека, увидел и замотанные бинтами руки бивших его милиционеров, но было ясно, что и на этот раз его волю не сумели сломить, а маска безумия на его лице должна была подтвердить диагноз и, следовательно, оградить меня от неприятностей. Впоследствии я узнал, что А. А. на этот раз осудили на 10 месяцев заключения за нарушение паспортного режима. Помню, во время следствия сотрудники милиции высказывали мне свое профессиональное недоумение: «Почему вы взялись за портрет преступника, а не какого-нибудь хорошего человека, скажем, героя социалистического труда?».

Последней оказалась наша встреча, когда он прилетел на похороны отца из США, уже будучи гражданином этой страны.

Глиняный портрет высох, деформировался и, пожалуй, не напоминал модель. Однако один из поклонников бывшего пациента, наш санитар, унес скульптуру домой, пока мой ученик не взялся отреставрировать ее. Это был важный опыт в работе с душевнобольными, но опыт, который я не хотел бы повторить...

Работа над портретом А. А. поставила больше проблем, чем решила. Главная из них – помощь здоровым людям, попавшим в длительную психотравмирующую ситуацию и в силу этих обстоятельств ставших похожими на душевнобольных.

Мощный поток идей отношения А. А., идеи отравления или преследования, если отвлечься от социальной ниши, в которую он попал, ничем не отличались от бреда душевнобольных. В то же время многие из высказанных им предположений, подозрений нередко подтверждались дальнейшим ходом событий. Достаточно сказать о настоящих отравлениях, приведших в больницу санитаров и сестер, которые принимали предназначенные А. А. угощения. Практически здоровые люди, попавшие в психотравмирующую ситуацию, – явление довольно частое. Как быть с такими – лечить их или не лечить? Для меня это нравственная и профессиональная задача, решать которую я могу только в каждом конкретном случае. Потому что, если в случаях истинного заболевания лечение возвращает больного к реальности, избавляя от иллюзий, то в нашем случае лечебный процесс направлен в противоположную сторону: от жестокой реальности к иллюзиям. Не сведущие в психиатрии родственники душевнобольных, жалуясь на врачей стационаров, сетуют, что их больным дают наркотики, «глушат» лекарствами, вызывая к ним привыкание. Мы же, психиатры, как правило, пропускаем эти замечания мимо ушей, снисходительно «прощаем» нашим оппонентам ненаучные высказывания. Однако с годами я все более серьезно отношусь к наблюдениям и выводам родственников наших больных, конечно, не без поправок. И все же, на мой взгляд, психиатр должен осознавать, что в его практике может встретиться и такая задача – отвод страдающего человека от реальности. 

В 2005 году А. А. позвонил мне в Москву, Сказал, что устроил детей в США и вернулся в Армению, так как его враги разъехались, создал крупную молочную ферму. Говорил, что хочет встретиться со мной, что, наверное, я слышал, сколько добра он сделал людям. В 2008 году А. А. скончался во сне в результате инсульта.